Публикуем работы победителей краевого этапа конкурса сочинений «Без срока давности»
Всего школьники прислали 301 работу.
Подведены итоги федерального этапа Всероссийского конкурса сочинений «Без срока давности» среди обучающихся образовательных организаций, реализующих образовательные программы основного общего и среднего общего образования, среднего профессионального образования. Задача конкурса, как указано на его официальном сайте: сохранение исторической памяти о трагедии мирного населения СССР – жертв военных преступлений нацистов и их пособников в период Великой Отечественной войны.
О финалистах регионального этапа конкурса сообщает прес-служба Алтайского краевого центра детского отдыха, туризма и краеведения Алтай. Всего в конкурсе участвовала 301 работа победителей муниципальных этапов. Так, первой возрастной категории (учащиеся 5-7 классов) было оценено 105 конкурсных сочинений, во второй категории (учащиеся 8-9 классов) количество сочинений составило 84, в третьей (учащиеся 10-11 классов) – 72, в четвёртой (учащиеся по образовательным программам среднего профессионального образования) – 40 конкурсных работ. Участники рассмотрели одиннадцать из двенадцати тематических направлений конкурса.
Публикуем работы победителей краевого эатпа Всероссийского конкурса сочинений «Без срока давности» в каждой категории.
Игорь прятался за грудой обломков от развалившегося после бомбардировки здания. Оглядевшись по сторонам, мальчишка раскрыл ладони. В грязных шершавых руках лежал маленький кусочек хлеба, который он, выскочив из-за угла, успел отщипнуть от полученной каким-то мужчиной порции. Тот едва не догнал Игоря, и ему очень повезло, что булыжник, брошенный вдогонку, пролетел мимо.
С мрачного серого неба сыпал такой же серый снег, шла суровая зима 1942 года. Игорь не знал точную дату, да и это было последнее, что могло его волновать. Забравшись в своё скромное логово — щель между развалин бетонного здания, мальчик жадно проглотил крошки украденного хлеба. Казалось, он и забыл его вкус, питаясь всю эту зиму в основном хвойными веточками. Игорь сидел на земле, между тесными каменными обломками и облизывал пальцы, на которых остался запах черствого хлеба. Сквозь маленькую щель, которая служила входом в жилище мальчика, попадали снежинки, и просачивался тусклый серый свет. Укутавшись в тряпки, которые он иногда мог отыскать, и в куртку, которую он на днях стянул с того, кому она уже была не нужна, Игорёк, погрузившись в свои мысли, сверлил глазами пустоту. Возможно, ещё пару месяцев назад, он был бы рад столь «сытному» обеду, но сейчас он не чувствовал ничего, ему было всё равно. Он не боялся злобно кричащего мужчины, у которого он отобрал часть еды, не был счастлив от того, что остался жив после этого и, более того, даже не был жестоко избит, спокойно скрывшись с хлебом у себя в домике. Не грустил из-за того, что у него больше нет никого: ни родных, ни друзей рядом, не даже из-за того, что каждый день все кругом умирали от голода и бомбежек. Не боялся открыть глаза и видеть трупы людей, не боялся крыс, сбивающихся в стаи в поисках пищи, не боялся грохота взрывов и выстрелов, разносившихся по Ленинграду. Игорю больше не было больно, когда он вспоминал, как ходил с папой на рыбалку, как слушал весёлые дедушкины истории, как пил чай у бабушки по вечерам. Он вспоминал свою любимую маму, которая всегда его поддерживала, всегда была рядом. Перед глазами проносились тёплые и приятные воспоминания, моменты, чувства. Как вдруг в пустых глазах Игорька будто что-то загорелось. Впервые за долгое время на глаза навернулись слёзы, которые, думал Игорь, все вытекли. Мальчишка выскочил из своего жилья и побежал. Худые ноги запинались, немея от холода, большая, украденная куртка, волочилась по свежему снегу. Он не обращал внимания ни на что вокруг, сейчас он мечтал только о том, чтобы побыстрее прибежать к маме и укрыться от всего этого ужаса, который настиг его с началом войны, блокады. Мечтал о том, чтобы мама спасла его от всех этих злобных и голодных людей.
Игорь уже бежал по лестнице, то и дело спотыкаясь и падая, разбивая колени. Добежав до нужной квартиры, он начал колотить в дверь и кричать, звать маму. «Вон отсюда!» – что-то злобно прошипело за дверью.
Это конец…
Вспыхнувший в глазах Игоря огонь потух. Он опустил голову и медленно шагал вниз по лестнице. Мальчишка не осуждал Её, в конце концов, это он потерял карточку, по которой они могли получить хлеб, поэтому Она выгнала его из дома, чтобы не делиться едой. Игорю только было мучительно жаль своего младшего брата, который остался с Ней дома.
Блокада… Не всем хватило сил сохранить человеческий облик в эти суровые времена. Поэтому мы не имеем права забывать, что война делает с людьми и к чему приводит.
Спускаясь по ступеням, с пеленой перед глазами, Игорь обозначил для себя непреложную истину, в которую верил – надежда есть. Она появится… она обязательно появится, но только не у Игорька, следующий день наступит уже без него…
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идёт выручать Ленинград?
Не шумите вокруг – он дышит,
Он живой ещё, он всё слышит…
А. Ахматова
Тук-тук-тук. Тук-тук-тук…Лена никогда не умела спать в поезде. Стук колёс, мелькающие пейзажи за окном, храп и сопение соседей по купе успокаивали, но не настолько, чтобы уснуть. Её пугала затянувшаяся тишина. Девушка аккуратно слезла с верхней полки, накинула вязаную шаль и, отворив дверь, беззвучно вышла в коридор. Там прохладнее, чем в купе. Лена кутается в шаль, прислоняется к холодному запотевшему окну. Уже поздно и темно, начало сентября.
Тук-тук-тук. Тук-тук-тук… Поддавшись ритмичному стуку колёс, сознание девушки начинает уплывать куда-то далеко. И это что-то далёкое сильно пахнет яблочным компотом, да таким душистым, что от одного запаха во рту разливается приятная сладость.
На даче у них был яблоневый сад, в начале сентября плоды наливались и отражали солнечных зайчиков. Тогда на дачу съезжались все: и дядя Павел с тётей Галей, и Зоя, их старшая дочь, и баба Маша с дедом Матвеем. Все дружно собирали яблоки, чистили картошку на ужин, после парились в бане. Именно в такие дни, тёплые, «яблочные», мама учила Лену плавать, а дед Матвей брал её в поле, показывал ей всяких птиц и другую живность. Показывал да приговаривал: «Вот, Леночка, знать надо, что за птица ласточка, что за птичка иволга. А то спутаешь с кем-нибудь другим, с беркутом, например, и унесёт он тебя к своим детушкам в гнездо, чтоб им скучно не было. Будете там вместе куковать». Лена всё не понимала, как беркут её к себе унесёт, он хоть и большой, но и она не маленькая уже. Иногда дядя Павел брал баян, садился во дворе на лавку и наигрывал какую-то красивую и грустную мелодию. Было приятно сидеть вот так у папы на коленях и, пригревшись на вечернем солнышке, засыпать…
- Девушка, девушка, проснитесь, пожалуйста, — голос проводника звучал откуда-то извне. Лена резко дёрнулась: она задремала. Проводник, пожилой мужчина в забавной фуражке, улыбаясь, проводил «спящую красавицу» до купе.
Вернувшись на свою полку, Лена закуталась в одеяло и попыталась снова окунуться в то далёкое тёплое воспоминание. Но это уже не получалось. В голову лезли страшные мысли…
Когда в конце июня 1941 года папа приехал из города, он привёз не только маму с маленьким Мишуткой, но и свежую газету. Почему-то все сразу заволновались, бабушке стало плохо, ей дали каких-то капель, тётя Галя стала в спешке собирать вещи. Никто не хотел говорить, что случилось, просто просили не мешать. Тогда Лена взяла ту самую газету и прочла чёрным по белому, что немецкие войска вторглись на территорию Советского Союза. Тогда для маленькой десятилетней девочки эти слова были совершенно не понятны. Даже когда на улице от мальчишек она услышала, что это значит, что началась война, эти слова прозвучали куда-то в воздух. Вначале никто не понимал, что происходит.
Все быстро приехали в город. Там была суматоха. Люди куда-то спешили, суетились, родители тоже были обеспокоены. Мама говорила, что им надо уехать из Ленинграда куда-то в Сибирь, где живёт мамина тётя. На вопросы почему и зачем мама просила посидеть с Мишей. Это сильно завлекало, и Лена забывала про переезд и о том, что сейчас война. Всё это она поняла и прочувствовала позже…
Лена очень плохо помнила, что произошло. Папа куда-то ушёл с утра и долго не возвращался. А когда вернулся, то с порога закричал, что немцы бомбят город. Мама сильно испугалась и быстро схватила Мишутку, папа взял на руке её, Леночку. На улице была такая толпа, что вскоре они перестали видеть мамин белый платок и потерялись.
Девочка очень испугалась и пыталась найти, разглядеть мамин платок. В какой-то момент раздалось громкое – бум! Вся земля содрогнулась, у Лены заложило уши, она сразу не поняла, что лежит на сером асфальте под папой. Все люди лежали, закрыв детей, женщин. Потом стали вскакивать, хватать кто кого и бежать. Лена зачем-то вырвалась из папиных рук и кинулась назад, она слышала, как её зовут, умоляют остановиться. Но девочка всё бежала и бежала. Вдруг она осталась совершенно одна и замерла от ужаса: прямо к ней летело что-то чёрное и большое. Внутри у Лены всё похолодело. Почему-то она вспомнила про беркута. Это он летит за ней! Он нёсся к земле с ужасающей скоростью. Грубый, толстый и чрезмерно чёрный. Ей казалось, что сейчас он расправит большие чёрные крылья, вытянет острые крючковатые когти и унесёт к себе в гнездо, где будут такие же страшные беркучата. Из шока Лену вывел плач: на дороге, в десяти шагах от неё сидела девочка пяти лет. Она сидела спиной, но было и так понятно, что она прижимает к себе куклу и плачет. И никто к ней не подходит, не жалеет и не тянет в то страшное место – «бомбоубежище». Лене показалось, что «беркут» хочет забрать не её, а эту девочку! Ведь никто её не спасёт. Внезапно она рванулась к ребёнку и резко схватила девочку за руку. Она уставилась в её маленькое испуганное личико и почти закричала:
- Ты что? Ведь он тебя схватит и унесёт. Бежим от него!
На удивление, девочка послушалась. Теперь Лена и эта девочка бежали обратно. Толпа металась из стороны в сторону, как корабль во время шторма. Вдруг Лена отчётливо услышала, что её зовут. Папа! Он совсем близко! Она крепче сжала ручонку незнакомки. «Ещё немного, и беркут нас не достанет!»- пронеслось у неё в голове. И снова громкое –бум!
Она очнулась у мамы на руках. Мама плакала, у Лены сильно болела голова. Когда ей удалось сесть, она удивилась, сколько же здесь людей! Все они сидели в большой комнате с круглым потолком, на всех лицах был ужас, и никто не пытался скрыть его. Многие плакали. Лена повернула голову: рядом сидела баба Маша и держала спящего Мишу на руках. Поодаль стоял папа и качал ту самую девочку с куклой. Лена попыталась что-то сказать, но во рту совсем пересохло. Увидев это, мама всполошилась и стала рыться в сумке, стоящей на полу. Оттуда она достала термос с небольшой вмятиной на боку и дала дочке попить. Отхлебнув пару глотков, Лена спросила:
- А беркут, беркут улетел?
Мама сильнее обняла дочурку и дрожащим голосом прошептала:
- Нет, девочка моя, он не улетел, но здесь он тебя не достанет.
Вдруг послышался громкий удар, словно били по железной крыше. С потолка посыпалась штукатурка, слабый свет несколько раз мигнул и погас. Кто-то вскрикнул. Тогда Лену охватил лютый ужас. Её испугал не шум снаружи, не то, что все сидели в кромешной тьме, а то, что в её разуме слово «война» вместо детской игры стало чем-то страшным и отталкивающим. Но она ещё не до конца понимала, какие испытания ждут их всех впереди…
Лена проснулась и открыла глаза. За окном уже рассветало. Тёплые лучи раннего солнца приветливо приглашали начать этот день, давали надежду на то, что сегодня случится что-то хорошее… Каждый день блокады она мечтала об этом.
Ей и тогда снилось, что они все вместе на даче, собирают яблоки, варят компот и поют очень хорошие песни под баян. Но, просыпаясь тогда, она понимала, что чуда нет, однако Лена не теряла надежду, возможно, именно она не дала ей угаснуть, как это случилось с большинством ленинградцев, потерявшим веру.
Да, многое пришлось пережить… В декабре этого же года бабушка Маша не успела спрятаться до начала бомбёжки – не добежала до укрытия. Её тело так и не нашли под завалами, ставшими могилой для многих хороших и дорогих сердцу людей. Это подорвало здоровье её супруга, деда Матвея, ему постоянно мерещилось, что бабушка зовёт всех к себе. Через три недели его нашли мёртвым на складе, врачи установили, что дед упал в обморок от истощения и ударился об полку.
Когда началась вторая зима… Ох! Она была самым страшным кошмаром. Заболела мама. Она становилась слабее с каждым часом. Лена помнит её последние слова: «Верьте, детки, скоро всё закончится!»
Через два дня люди нашли троих детей: мальчика и двух девочек, прижавшихся к мёртвой маме. Они были живы…
Лена смутно помнила, как их посадили в грузовик, как они ехали по льду Ладожского озера. Ясно понимать происходящее стали в палате госпиталя. Потом их отправили в детский дом. А после войны их забрал отец, всех троих (и ту девочку с куклой – Серафиму).
Девятнадцатилетняя Лена ехала на дачу, где её ждали отец, братишка и сестра. Они будут собирать яблоки, варить компот. Жизнь продолжается…
В Сибири не было войны,
Но бесконечны павших списки.
В Сибири не было войны,
Но в каждом парке обелиски.
Сибирь, кормившая страну,
Ждала нас, мучась и печалясь,
Из ста, ушедших на войну
Всего лишь трое возвращались.
В Сибири не было войны…
И. Краснов
«Весна! Я люблю весну, наверное, потому, что родился весной. Небо высокое и ярко-синее, как мои глаза. Мамка говорит, что мне их подарило небушко в память об отце. Отца я не помню, он умер, когда мне было 3 года. И остались мы одни: мамка, Морька, Зинка да я. Эх, папка, папка, плохо без тебя, тяжко. А тут ещё война, проклятая… Вон всех мужиков призвали немцев бить. Остались одни немощные. Кто уже и вернулся с фронта, только без рук да без ног. Какие они теперь работники? Дядька Коля говорит про себя: «Калека я теперь…» А тетка Аксинья, жена его, радуется и приговаривает: «Живой, живой, наш кормилец. Странная она… Хотя, как посмотреть…Тётка Федосья, с соседней улицы, похоронку получила на мужа, голосила неделю. У них ведь малых-то пятеро по лавкам сидит», — так размышлял Мишка, шлёпая в предрассветных сумерках по лесной дороге к колхозному полю.
В лесу он знал каждую тропинку, каждую кочку. Сюда летом он бегал с ребятишками собирать ягоду, грибы, калину. Всё это сдавали в колхоз. Приказ: «Всё для фронта!» Но сегодня он шёл не помогать фронту и матери в поле… Он был не совсем уверен в правильности принятого решения. Но точно знал, что мать его затею не одобрила бы. Засветло, наспех собравшись, крадучись, чтобы не потревожить мать, заснувшую только под утро, он отправился в путь.
Миновав лесок и поднявшись на Степной вал, где начинались колхозные поля, Мишку ещё больше охватило волнение. Он остановился, огляделся по сторонам. Дело-то рискованное… Объездные на конях могут в любой момент нагрянуть. По осени с бичами гоняли ребятню, собиравшую колоски в полях после уборки. Но отступать от намеченного Мишка не любил.
Кругом расстилались бескрайние поля, изрезанные берёзовыми и осиновыми околоками, овражками. Земля, землица, кормилица наша, ещё спит, отдыхает, сил набирается. Вот ласковые солнечные лучи проникнут вглубь, отдадут ей своё тепло-и она задышит, готовая дать новый урожай. Тихо… Спокойно… А летом 41-го здесь, на этом самом месте, звучали песни, заливалась гармонь. Вся деревня вышла на проводы первых призывников. На гравийной дороге их уже ждали грузовики. Раздалась команда: «По машинам!» Звуки гармони оборвались, заревели моторы, и…чей-то истошный плач разорвал пространство и время на «до» и «после»…
Весенний ветерок лёгким дуновением рассеял нахлынувшие воспоминания. Мишка посмотрел в сторону, где розовым цветом окрасился край горизонта. Солнце скоро встанет – надо торопиться. Свернув вправо от гравийки, он поковылял по пустынному полю к ближайшему околоку. Земля уже подтаяла, но в овражках виден ещё снег, рыхлый и грязный. Его огромные полуразваленные отцовские кирзачи утопают в грязи, длинный ватник затрудняет шаг. С трудом продвигаясь вперёд, пристально вглядывается в землю. «Хоть бы один колосок! Хоть бы несколько пшеничных или овсяных зёрнышек! Зинка так сегодня ночью заливалась, что думали до утра не доживёт. Живот дует, вся горит. Видно, вчерашние «тошнотики» из гнилой мороженой картошки дали о себе знать. А вот, если бы набрать несколько колосков, протереть их, то такую «затируху» приготовить можно. Объедение! Продержаться бы недельки две, а там зелень полезет. Побежим на Свирину гору кандык копать, медуницы и сладкие пучки собирать, сок берёзовый пить. Можно и до лета на подножном корме продержаться».
До стана 2 бригады, где мать работала осенью, совсем рукой подать. Мишка остановился передохнуть. «Что получается, — не унимался его внутренний голос, — я – вор? Иду воровать колхозное добро? Ворую у солдат, которые защищают нашу Родину?» Эти мысли не давали Мишке покоя. Какая – то червоточинка сидела внутри и душила его. Чтобы отвлечься от чёрных дум, он поглядел на небо. Нежно-белые облачка медленно плыли куда-то вдаль. «Может, на таком облачке и папка путешествует по миру, ведь мамка говорит, что он на облаках. Я бы тоже хотел мир посмотреть. Ничего, вот выучусь и отправлюсь в разные страны».
Мишка уныло зашагал дальше. «Когда только выучусь…? В прошлом году мать в школу не отдала меня, сказала, что идти не в чем. Но я — то знаю причину. Надорвалась она в поле: живот сорвала. Ведь сейчас всё на бабах. По весне пахали и боронили землю, впрягаясь в плуг или борону вместо лошадей и коров. Вручную косили и вязали снопы. Долго мать болела. Пришлось мне на быках выйти в поле, чтоб трудодней хоть немного заработать. Получили пай — кот наплакал. Вот и выдалась зима голоднее прежней. Школа… А с сестрёнками кто будет? А по хозяйству кто? В согре сена накосить надо, огород вскопать надо, а потом и прополоть… Хворост попробуй принеси из лесу на руках по полутораметровому сугробу… То-то же… Школа… Ладно, на следующий год пойду учиться. Там, говорят, новая учительница, «уакуированная». Из Ленинграда. Чудная такая, на наших деревенских баб не похожа. Полушалок не носит, а какую-то шапочку, на ногах коротенькие сапожки на каблучке. Ага! В наши-то морозы! Хорошо, что дед Семён справил ей пимы. Уважают наши её. Где же этот Ленинград? Всё везут и везут оттуда людей… Да, что людей? Даже заводы! А как иначе, ведь фронту снаряды нужны, одёжка нужна, а как солдату без харчей-то. Вы уж бейте этих проклятых фашистов, а мы потерпим, перебьёмся. Вот бы в город убежать, а лучше на фронт… Эх, нельзя. На кого я мамку оставлю и сестрёнок? Загнутся без меня. Я ж один мужик в семье».
Мишка так размышлять и рассуждать мог бы целую вечность. Погружённый в свои мысли, он и не заметил, как оказался у берёзового околока. Можно дух перевести. Сел на проталинку возле берёзы, закрыл глаза, по уставшему телу поползла приятная истома. Вдруг синичка, прилетевшая на дерево, своим звонким, весёлым свистом, предвещавшим ясный тёплый денёк, заставила вернуться к насущным проблемам. «Что же невезуха такая! – с досадой проворчал Мишка. – Протопал версты две, и всё впустую!» Он нагнулся, чтобы перемотать онучи, да так и обомлел… Рядом с сапогом, на каком-то корешке берёзки повисло несколько колосков пшеницы. А-а, синичка-сестричка, не случайно ты сюда прилетела! Тоже хотела разжиться лакомым кусочком. Мишка, обезумевший от радости, хотел было резко сорвать их с корешка, но вовремя спохватился. Ведь зёрнышки могут упасть в грязь, попробуй их найди потом. Аккуратно, чуть дыша, он поднёс ладонь под колоски, а другой рукой осторожно стал снимать их со стебельков. Серые, грязные, кое-где даже с плесенью, но прекрасно сохранённые под снегом, зёрнышки бисером упали Мишке на ладонь. Каким-то теплом, нежностью и добротой отзывалось в душе каждое зёрнышко, падающее в руку. Где-то в груди стало горячо-горячо, а из глаз потекли слёзы. Слёзы радости и надежды. Мишка крепко сжал ладонь, прижав руку к сердцу, и, не замечая усталости и угрызений совести, устремился домой. Домой, к мамке и сестрёнкам.
РS: Мишка пошёл в школу, но только после войны. Закончил всего 4 класса. Поступил в ФЗУ, выучился на тракториста. 35 лет пахал землю, сеял и убирал хлеб. А пшеничные колоски, из военного детства, навсегда остались в памяти Скопинцева Михаила Герасимовича.
Погожий летний день 1989 года. Много лет прошло после чудовищного события, именуемого войной. Ленинград оправился от бомбежек, разрушенные здания снесли, поврежденные – отремонтировали, земля залечила следы от воронок. Это был прекрасный город, чистый и свободный. В сердцах и душах людей поселился покой. То страшное время вспоминали редко.
По бесконечно длинному Невскому проспекту медленно шел старик, держа за руку внука, пятилетнего озорного мальчишку, беспрестанно озирающегося по сторонам.
- Дед, а дед? – дёрнув старика за руку, спросил мальчик.
- Чего тебе, Сашка?
- А правда, что ты воевал?
- Воевал, — тихо проговорил дедушка, подняв глаза.
- И что, прям на настоящей войне? – удивлённо проговорил Сашка.
- Прям на войне, внучек, – дедушка улыбнулся и погладил внука по льняным волосам.
- А на войне очень страшно?
- Страшно. Но теперь бояться нечего: всех фашистов перебили.
-А тогда, когда не перебили? – с дрожью в голосе спросил внук.
-О, когда не перебили, я ещё молодой был. Помню как сейчас… За день-то до войны, пошел я в сельмаг. Стою в очереди, а бабы наши всё кудахчут о войне, все чувствовали, что она будет, хоть договор и был тогда подписан. О ненападении. Мужики, старшее меня, с газетами стояли, торопились почитать, чего там пишут. Я ж тогда с покупками сразу домой – к бабушке твоей. Ох, помню, мы тогда только свадебку сыграли. Жену-красавицу на руках носил, вроде, и вместе все время, а глядишь – и день пролетел незаметно. Двадцать второго июня проснулись мы от того, что в ставни долбятся. Выглянули – а это соседка, тётя Нина. Вот с тёть Нины всё и началось…
- А она что ли немцев привела? – ахнул внук.
- Да какой там, она нас подняла и говорит: «Чего лежите? Немцы идут!»
Я поднялся, узелок себе собрал и стал повестку ждать. Через неделю ее принесли. Простился с бабушкой. До сих пор лицо ее помню, белое-белое, и глаза, огромные, полные слез. Потом на погрузочную нас повезли. Там документы выдали и отправили по городам. Ехал я в поезде и познакомился с парнишкой, Игорьком звали, весёлый был, заводной, так и подружились.
Попал я на фронт. Поначалу не так страшно-то было, о жене своей думал, о маме. Понял, что не могу я их не защитить. С этой мыслью в бой и шел. А немец упёртый, шел и шел напролом, нам туго тогда приходилось, но ничего, сдюжили. Вместе со мной Игорёк воевал, с которым мы вместе призывались. Удивительный был парень. Бывало, бежит в атаку впереди всех, а ничего, все пули мимо! Как в рубашке парень родился. Бегу за ним, думаю: «Убьют парня», но он как заговоренный. Целый год его судьба хранила, но потом он все же погиб, подорвался, когда через минное поле пробирались. Помню, пишу письмо его матери, а слёзы на глаза наворачиваются. Жалко парня. Хотя и огрубели мы все душой, ещё бы – столько смертей каждый день видишь – но его особенно жалко было. Тут уже не только за свою семью я в бой шел, но и за Игорька, и за его маму, и за его детей нерожденных, за всю мою страну.
А самое страшное было, когда мы в окружение попали, тогда уж думал всё, не отобьёмся. Наших почти всех перебили, кого в плен взяли, а меня контузило тогда сильно и осколком руку пробило.
- Больно было? А потом? Потом-то что? – нетерпеливо спросил внук.
- Ты погоди, Сашка. Погоди. Ранение не серьёзное было, меня в госпитале выходили. Потом отпуск на месяц дали, до деревни родной добрался на попутках. Дом родной вижу – захожу, бабушка твоя меня увидала, расплакалась. Смотрю, а мамки-то нет, думаю, ушла куда-то… Не ушла.
- И что? Если не ушла, то куда ж делась? – недоумевая, спросил Саша.
- Убили, — с болью ответил старик. – Во время бомбежки погибла. Ленинград часто бомбили, а деревня моя родная от него в тридцати километрах была, тоже прилетали «подарочки» от фашистов.
- Да как же так? – мальчик сильнее сжал руку деда и ждал ответа.
Дед минутку помолчал.
- Вот так, внучек, немец никого не щадил: ни женщин, ни детей. Пробыл я дома немного, денёк с иголочкой, и с товарищем обратно на фронт: немец ведь у Ленинграда стоял, нужно было защитить город.
Такая злоба внутри меня зародилась, которой никогда во мне не было больше. Так виноват я перед мамой своей, что не смог защитить.
А потом блокада была, бои страшные, тяжелые. До конца стояли. Во время маршей на ходу спали, лишь бы не дать врагу продвинуться дальше, вглубь земли родной. И отстояли всё ж страну! Счёт, который нам фашисты выставили, сполна кровью своей оплатили.
Пришёл я домой, одичал и соскучился безумно по жене своей. Долго оправиться не мог. Где мать мою похоронили, так и не узнал. Много времени прошло с тех пор, да я уж и привык, смирился… За вас же, внучек, за вас сражались.
- Дед, а ты у меня герой! – сказал Саша.
Дедушка приобнял внука, огляделся и сказал:
- Сколько ж мы с тобой прошли, Сашка! Целый километр! Надо возвращаться, а то, глядишь, к обеду опоздаем, бабушка недовольна будет.
Взяв внука за руку, дедушка поднял взгляд в небо, теперь чистое и светлое, но он всё ещё помнил его багрово-чёрным от пожаров, помнил, как золотым пунктиром расчерчивали его трассеры, помнил жуткий свистящий звук пикирующего «певуна», летящий оттуда, с высоты…
Вот так и пролетели четыре мучительных года за один километр.
- Страница 1
- ››
